[катцен]

Название: Как ужиться с желтым цветом

Жанр: AU

Рейтинг: G

Персонажи: Чальз Ксавье, Эрик Леншерр, Шерон Ксавье, безымянный отец Эрика

Размер: 4 700 слов

Саммари: Второе исполнение на заявку с Однострочников. Б12-11 Школьное АУ без способностей. Эрик/Чарльз. Отец школьного хулигана Эрика женится на матери Чарльза. Чарльз получает образование дома, т.к. у него расстройство психики, из-за чего он боится многих вещей и людей, но не опасен для окружающих, матери в принципе нет до него дела. Чарльз же не страдает, а считает себя достаточно счастливым человеком, ему нравится быть дома, заниматься домашними делами, да и вообще он очень наивен. Сначала неприятие Эрика и жестокие насмешки, потом сближение, нежность и флафф. Желательно описание чувств Эрика, но не от первого лица. ХЭ.

Предупреждения: У Чарльза аутизм, ООС.

Чарльз сидел на пуфике у окна и наблюдал за улицей. Его коленки упирались в мягкую подушку, оставляя вмятины. Шерон часто говорила ему, чтобы он не портил мебель, но ведь сидеть вот так было очень удобно. И к тому же у него было невероятно ответственное задание: сообщить ей, когда мистер Леншерр и его сын Эрик приедут.

Его мать выйдет замуж за мистера Леншерра. Так что скоро он вместе с сыном переедет к ним в дом. Вообще-то, Чарльз даже не видел этого Эрика, из-за чего он его немного побаивался, ведь Эрик мог оказаться нехорошим типом. То есть подшучивать над Чарльзом, толкаться и обзывать теми словами, от которых становилось больно в груди.

Чарльз знал, что мистер Леншерр водит медленно и аккуратно, потому что недавно купил свою машину. Однажды он признался Шерон, что всегда мечтал о синем «Форде», а ещё о такой милой жене (тогда мать захихикала, хотя ничего смешного в этой фразе не было). И всё же Чарльз считает синий очень приятным цветом. И на то было несколько причин.

Во-первых, вода в океане обычно синяя. А Чарльз любит океан и всяких существ, которые там обитают.

Во-вторых, в хорошую погоду небо синее. А Чарльз любит солнце и чистое-чистое небо (это когда нет ни одной тучи).

В-третьих, его глаза тоже синие. Чарльзу говорили, что они у него волшебно красивы. И он верил, хоть и не совсем понимал, что значит «волшебно красивый». Волшебства ведь не существует.

Чарльз привык знать точное время, поэтому он посмотрел на часы. Они показывали 18:13, а это означало, что мистер Леншерр и его сын Эрик опаздывают на 13 минут. Чарльз ждал их с 17:54, а это означало, что он сидит здесь уже 19 минут. За это время мимо их дома проехало две машины: одна была желтая (Чарльзу не нравился желтый), а другая — черная (к этому цвету он относился нейтрально). Больше ничего не происходило.

Через две минуты, то есть в 18:15, Чарльз увидел, как к их дому подъезжает синяя машина марки «Форд». И она точно принадлежала мистеру Леншерру.

— Мам, — сказал Чарльз, — я вижу машину мистера Леншерра.

— Спасибо, — ответила она ему.

Сегодня Шерон надела синее платье-футляр. Но не такое синее, как небо в хорошую погоду или вода на карте или глаза Чарльза, а темно-синее, как космический корабль Доктора ТАРДИС (он выглядел как телефонная будка для вызова полиции). Чарльз сам помогал ей выбирать наряд, хотя совсем в этом не разбирался, но мама сказала, что ей нужен совет мужчины.

В дверь постучали через одну минуту, то есть в 18:16. Мистер Леншерр и его сын Эрик опоздали на 16 минут. Чарльз читал, что по этикету это неприемлемо.

Эрик возненавидел свою мачеху и её сынка почти мгновенно.

Перед всем этим, ещё в машине, отец назвал его «дружище» и сказал что-то типа «давай начнем жизнь с чистого листа» и «я никогда не забуду твою мать» и «я не ищу ей замену, просто мне нужна поддержка». Эрик понял лишь одно: его жизнь действительно изменится, и далеко не в лучшую сторону.

Шерон открыла дверь и при этом сладко-присладко улыбалась им. И первым же делом она полезла «слюнявиться»: поцеловала отца в губы с противным чмокающим звуком (ну хоть без языка). Эрика чуть не вырвало прямо на пороге этого поганого дома, но он только пренебрежительно скривился, мол, смотрите, я этому совсем не рад. А потом она подошла и к самому Эрику, чтобы замазать помадой и слюней его щеку. Ну, а он просто сама любезность, хоть по виду и не скажешь.

— Привет, Эрик, — сказала Шерон. — Рада тебя видеть в своем — скоро уже нашем — доме.

— Здрасьте, — равнодушно ответил он и получил незаметный тычок от отца за эдакую невежливость.

— Это Чарльз, — она показала рукой на того самого Чарльза, который теперь стоял у двери в столовую. — Он мой сын.

— Ага, — кивнул Эрик. — Чарльз.

Чарльз решил не подходить близко к ним, ведь он совсем ничего не знал о сыне мистера Леншерра. Ну, кроме имени. Эрик считался незнакомцем. В присутствии незнакомцев Чарльзу бывало страшно, и голова казалась тяжеленной, и ему приходилось закрывать глаза, чтобы представить, будто бы в комнате он один и никого рядом нет. Вот только сейчас Чарльз не мог закрыть глаза, потому что это рассердит маму и она начнет кричать. А криков он совершенно не выносил.

— Чарльз, не зависай, — сказала Шерон.

Она часто говорила ему «не зависай» или «грузись быстрее», из-за чего Чарльз представлял себя компьютером или даже роботом. Ему хотелось выключиться, точно как ноутбук, когда заряд батареи заканчивается. Но Чарльз только еле слышно пролепетал:

— Здравствуйте, мистер Леншерр. И Эрик.

— Привет, Чарльз. Как дела? — сказал мистер Леншерр.

Чарльз не знал, что ответить, потому что когда люди спрашивают у тебя «Как дела?» они не всегда имеют в виду общее положение дел. Часто это просто повод потрепаться (так говорила мама), а Чарльз не умел «трепаться». Так что он спросил:

— Что вы имеете в виду?

Эрик негромко хохотнул, за что отец пихнул его локтем.

— Я хотел бы узнать, как ты себя чувствуешь, Чарльз?

— Плохо.

— Надо же. Почему?

— Вы пришли позже аж на 16 минут. Мне не нравится, когда ужин начинается не вовремя. Знаете ли, это неприемлемо вот так вот опаздывать.

Вот так номер, Эрик и его отец точно очумели, а Шерон даже заметно покраснела (у неё горело лицо от стыда, но она и виду не подала). Они недолго стояли такие обалдевшие, а потом Шерон, наконец-то, заговорила, чтобы пригласить всех к столу.

В столовой стоял небольшой стол с не очень аппетитными на вид яствами. Всякие диетические салаты и закуски на шпажках. Вообще-то Эрик пришел сюда нормально пожрать. Его отец умеет готовить только полуфабрикаты да яичницу, и потому Эрик не мог вспомнить, когда ел что-то кроме лапши из китайского ресторана, яичницы и котлет из соседнего супермаркета. Похоже, что и здесь его ждал облом с едой.

Шерон всё носилась на кухню за всякой ерундой. И это напугало Чарльза, потому что он оказался в компании незнакомца-Эрика и мистера Леншерра, которого тоже почти и не знал. Так что Чарльз наконец-то закрыл глаза и представил себя единственным человеком в этой комнате, доме, на Земле. И это было замечательно, он был в безопасности.

— Чарльз! — мама не любила, когда Чарльз представлял себя одним. — Только не за столом, пожалуйста.

По правде говоря, Эрику было не до приколов, но подобные странности его веселили. Особенно ему понравился обеспокоенный вид отца, который вечно поглядывал то на Чарльза, то на эту Шерон.

— Ничего страшного, Шерон, — успокаивающе сказал отец. — Не стоило оставлять его с нами. Он же говорил, что не совсем доверяет мне.

Шерон посмотрела на него взглядом, который обозначал «не учи меня, как нужно воспитывать сына».

— У меня здесь пюре, — сказала она. — Чарльз, ты ведь любишь пюре.

— Да, — ответил Чарльз, пюре он и в самом деле любил.

— Я тоже люблю пюре, — сказал мистер Леншерр, хотя к нему никто не обращался. — А ещё я так голоден, что у меня аж слюни текут!

На самом деле он лгал, никаких текущих слюней Чарльз не заметил. Это его озадачило.

Шерон от энтузиазма навалила каждому огромезную порцию какого-то гадкого пюре с комочками. Отец с аппетитом лопал эту дрянь, а вот Эрик только шумно выдохнул и принялся разглядывать остальные блюда, вдруг найдется что-нибудь посъедобней. Ну ещё бы, Шерон сама воротила нос от своей стряпни. Да и Чарльз тоже толком не ел, точнее, он делал это невозможно медленно. Эрику показалось, что Чарльз разжевывает каждую гребаную ложку пюре по сто раз.

Первый семейный ужин проходил в неловком молчании. Неловкое молчание — это когда людям есть что сказать друг другу, но по каким-то причинам они молчат или пытаются обсуждать пустяковые темы. Только вот Чарльз не испытывал никакой неловкости, потому что во время приема пищи он всегда молчит.

Даже десерт (а это был шоколадный торт из кондитерской) никого не ободрил. Все так и сидели, уставившись в свои тарелки и ковыряясь в еде.

После ужина Шерон предложила посмотреть фильм, но в 19:00 начнется какой-то дурацкий сериал про пришельца из космоса, а Чарльз никогда не пропускает его: принимает свои таблетки и сидит перед телевизором в ожидании шоу. Шерон пришлось выдумывать, чем занять себя и гостей. Сейчас можно убрать со стола, а потом попробовать уговорить Чарльза посмотреть телевизор вместе (лишь бы он не начал истерить из-за своего глупого страха перед незнакомыми людьми).

Отец попросил Эрика помочь ей, но тот только хмыкнул. И тогда она сказала:

— Эрик, иди в гостиную к Чарльзу. А если не хочешь, то подожди немного, и я покажу тебе твою будущую комнату и дом в целом.

Вот здорово, таскаться по комнатам с мачехой или торчать у ящика с жуть каким странным Чарльзом. Эрик выбрал второе, потому что тогда не обязательно быть притворно вежливым (будто бы он был). Видно же, что этот Чарльз тоже не шибко рад предстоящему объединению семей.

— Эрик, — позвал его отец. — Ты… не разговаривай и не прикасайся к нему.

Просьба, конечно, чудная. Только вот Эрик не собирался по-дружески болтать с этим ненормальным, а уж тем более трогать его.

******

Гостиная была обставлена довольно-таки скромно. Всего-то узкий диванчик недалеко от окна, напротив стоял телек (ну хоть плазма), за ним шкаф для всякого хлама; а на стенах кривовато висели две картины с морским пейзажем. Эрик вовсе не перфекционист или что-то типа того, но не выдержал и поправил одну из этих картинок. Чарльз это заметил и будто бы с ума сошел: закрыл глаза руками, начал стенать и махать головой в стороны. Эрик обалдел от таких закидонов и не сразу понял, что же не так. Всего-то чертову картину поправил, а шуму, словно он разгромил всю комнату. Отец мигом прибежал и начал что-то орать про «ужасного, ужасного негодяя» и «я же просил тебя». Чарльз теперь закрывал не глаза, а уши, точно пытался оградиться от шума. Эрику осточертела эта псевдо-драма и он вернул картину в прежнее положение. Вот только Чарльз ничего не видел, всё стенал и раскачивался. Потом пришла Шерон, тяжело вздохнула и попросила всех заткнуться. Она включила телевизор и сказала:

— Уже семь часов, Чарльз.

Тогда Чарльз наконец-то успокоился, перестал так дико себя вести и уставился в экран, будто бы ничего и не произошло.

Отец и мачеха вытаращились на Эрика и так укорительно-осуждающе, а он всего-то поправил картину!

— Эрик, — сказала Шерон. — Пойдем, я покажу тебе дом.

Но Шерон не водила его по комнатам, а только отвела на крыльцо дома, уселась на ступеньку и закурила. Надо же, Эрик и не знал, что она курит. Он стоял рядом, сложив руки на груди (это его типичная закрытая поза) и облокотившись на колонну. По правде говоря, ему совсем не хотелось говорить с мачехой. Эрик ужасно раздражался только от мысли об этом, а потом ещё и гневался на себя. Он чувствовал себя предателем, будто мама могла бы осудить его.

Наконец-то Шерон начала:

— Как ты заметил, Чарльз не совсем обычный ребенок.

А Эрик только угукнул.

— Твой отец ничего тебе не рассказывал?

В этот раз Эрик утвердительно замычал.

— У Чарльза аутизм, — Шерон сделала паузу, словно надеялась на яркую-бурную реакцию, но Эрик молчал. Тогда она продолжила:

— Из-за этого ты и твой отец переезжаете к нам, а не наоборот. Ты же трогал картину с морем в гостиной?

Эрик что-то буркнул в знак согласия.

— Он не выносит перемен. По крайней мере, если его не предупредить об этом. Вам с отцом придется некоторое время приходить сюда хотя бы раз в неделю, чтобы Чарльз хоть немного привык к тебе. Ты хочешь знать что-нибудь ещё?

Эрик отрицательно замотал головой, а потом сообразил, что на улице вообще-то темень и никто может увидеть его попыток не разговаривать.

— Неа, — решился ответить он.

— Тогда иди в дом, — равнодушным тоном сказала Шерон. — Надеюсь, он привыкнет к тебе так же быстро, как к твоему отцу.

А это уж вряд ли, он совсем не похож на отца.

Домой, то есть туда, где они временно жили до тех пор, пока Чарльз не привыкнет к его присутствию, Эрик с отцом доехали, не промолвив ни одного словечка. Эрик никогда не понимал, как тишина может витать в воздухе или, скажем, быть натянутой. Но теперь он действительно чувствовал настоящее напряжение (даже в их отношениях) и, честно говоря, совсем не хотел разрушать его.

После всего этого дни превратились в ужасную рутину.

Нет, ну в школе Эрику было ещё весело: там он мог расслабиться с приятелями, вызвериться на какого-то поганого ботана или играть в футбол хоть до обморока.

Затем Эрик отправлялся домой, а там уж просто валялся перед телеком или делал домашку, чтобы потом быть свободным весь вечер. И для чего же? Ладно, если бы ради вечеринок или девочек. Но нет, по вечерам Эрик торчал вместе с отцом у Шерон.

Чарльз оставался довольно-таки странным, хотя он больше ничего эдакого не чудил. Просто постоянно молчал, садился подальше от Эрика, а потом постоянно пялился на него. Со временем Эрик перестал обращать на всё это внимание, даже привык к стряпне Шерон и к расписанию Чарльза (никаких опозданий и «Доктор кто» в 19:00).

Так как Эрик часто молчал, больше не менял положение картины (и вообще любых других вещей в гостиной), не переключал каналы по телевизору и никогда не носил ничего желтого, Чарльз решился на сближение. Теперь за ужином он садился рядом с Эриком, а потом уж и во время просмотра телевизора. Чарльзу нравился запах Эрика, и что он никогда не издает противных звуков во время еды, и его повторяющиеся позы, и его бесшумность. А потом Чарльз захотел узнать кое-что важное об Эрике.

Они сидели на том самом узком диванчике, и по телевизору как раз началась реклама. Чарльз некоторое время наблюдал за Эриком, который уже почти сполз вниз и даже закрыл глаза, будто бы уснул.

— Эрик? — осторожно начал Чарльз.

Честно говоря, это было обалдеть как неожиданно. Услышать свое имя от жуткого молчуна, который ну ни-ко-гда ни слова не скажет. И тут на тебе — только задремал, а он решает поговорить. Эрик до чертиков испугался, дернулся и почти что свалился с дивана.

— Господи, я ж чуть не умер!

Чарльз резко вскочил с дивана и стал перед самим Эриком. А потом тако-ое выдал:

— Не нужно умирать, я не хочу быть убийцей.

Эрик еле смех сдержал, ё-моё, вот так шутит парень.

— Так чего ты хотел? — спросил он.

— Ты не умрешь? — всё не унимался Чарльз.

— Нет, я и не собирался.

— Но ты же сказал, что…

— Да это выражение такое, — перебил его Эрик, — малость шуточное.

— Я не понимаю шуток.

— Во дела, кто бы подумал.

Чарльз внимательно посмотрел на Эрика (но только не в глаза, он никогда не смотрит в глаза), кивнул и сел обратно на свое место.

— У меня аутизм и я не понимаю шуток, — сказал он.

— Я знаю, — почти шепотом ответил Эрик. Говорить с Чарльзом ему совсем не хотелось.

— Представь, ты — властелин времени и у тебя есть ТАРДИС, — сказал Чарльз. — Что бы ты сделал в первую очередь?

Но Эрик не хотел думать о том, чтобы он мог сделать. Ну там, вернуться в прошлое, ещё когда мать была жива, когда она стояла на кухне, и на ней был прелестный зеленый фартук с красными розами, и она нарезала овощи, а на плите стояла огромная кастрюля с рисом или картошкой или ещё с какой-то вкуснятиной, и оттуда исходил пар, из-за чего на кухне было ужасно жарко. И солнце светило ярко-ярко, только вот комната освещалась не солнечным светом, а её любовью или улыбкой или что там ещё можно придумать. А когда Эрик приходил со школы, и садился за круглый стол, то жаловался ей и на гнусных учителей, и на учеников, и на оценки, и ещё бог знает на что. Мама всегда ему улыбалась, потому что ругать Эрика — не её задача, а отца.

А однажды Эрик вернется, но на кухне не будет пара, не будет звука ударов ножа по доске, не будет женщины в зеленом фартуке с красными розами, будет только дурацкий солнечный свет, и такой тусклый-тусклый. Экая тоскища, хоть вой.

Эрик ответил:

— Я не знаю.

— А я бы отправился в космос, но обязательно один, потому что спутники утомляют.

— Скоро реклама закончится.

— Мама сказала, что любой человек с ума бы сошел от одиночества в космосе. Но я — нет.

Эрик его даже не слушал, совсем нет. Ничего не слышал.

— Мама говорит, что я «особенный», а когда злится, то называет «ненормальным». Но это не одно и то же.

Эрик только широко зевнул.

— Мама говорит, что если человек зевает, то ему скучно и я должен перестать болтать.

— Твоя мама говорит правду.

— Но я читал, что люди не всегда зевают от скуки.

— Ага.

Чарльз смотрел куда-то в сторону и продолжал «узнавать кое-что об Эрике»:

— Какой твой любимый цвет?

— Я не знаю, — ответил Эрик.

— А мой — синий. Я люблю море, но никогда там не был.

Эрик не был на море, но ему было все равно.

А потом начался сериал и Чарльз наконец-то заткнулся.

****

В октябре повторный показ какого-то там сезона «Доктора кто» закончился. Чарльз чувствовал боль где-то в груди и немножко в голове. Мистер Леншерр как-то сказал ему: «Не вешай нос, приятель». Это очень озадачивало, ведь свой нос он никуда не вешал. Мама объяснила ему, что это называется грустью.

Так что Чарльз больше не сидел по вечерам с Эриком, а вешал нос у себя в комнате.

А потом Шерон сказала ему, что придется сделать небольшую перестановку в спальне, ведь Эрик с отцом переедут к ним. Чарльз не выносил перемен, поэтому вешал нос в гостиной, которая никогда не менялась.

В его — их с Эриком — комнате теперь стояла двухэтажная кровать и новый шкаф для одежды. Чарльзу понравился шкаф, потом что он был куда больше предыдущего, и туда можно было спрятаться, чтобы побыть одному. Теперь он вешал нос в шкафу.

Мистер Леншерр с Эриком переехали к ним 23 октября. В этот раз Чарльз не выглядывал их в окно, потому что на улице желтели листья, а он не любит желтый цвет.

Чарльз не разговаривал ни с кем уже 20 дней. Шерон боялась, что у него начнется сильная истерика, и мистер Леншерр уйдет от нее, точно как это сделал отец Чарльза.

Впервые Чарльз заговорил с Эриком.

Уже была ночь, Эрик лежал на своей верхней кровати, разглядывал потолок и прислушивался к происходящему на улице, но там только ветер шумел. Он очень тосковал по прежнему дому, тот находился в райончике поинтересней. Вечно ему чего-то не хватает. Кровать-то удобная, комнатка приятная (хоть и синяя вся, Эрик чувствует себя, как чертов утопленник под водой), спать здесь сладко, даже сны цветные бывают, и воспоминания не мучают, как в старом доме.

Чарльз всё крутился-вертелся внизу, как бы от нетерпения. Это немного мешало сосредоточиться и уснуть, так что Эрик сказал:

— Чарльз, не ворочайся.

— Почему у тебя нет мамы?

Вопрос повис в комнате, в тишине, в голове Эрика.

Чарльз спросил не где она, а почему не с ним.

Действительно, почему?

— По-моему, это не твое дело, — ответил Эрик.

— Мой отец ушел от мамы, потому что я не такой, как другие.

— Это, конечно, грустно, — прошипел Эрик, — но лучше бы тебе заткнуться.

— Нет, это не грустно, ведь я не чувствую боли в груди, — Чарльз некоторое время молчал, а потом спросил:

— А ты чувствуешь?

— Что?

— Боль в груди из-за того, что у тебя нет мамы.

Эрик сжал кулаки. Господи, только этого ему не хватало.

— Чувствую.

— И сейчас?

— Да.

— А я чувствую боль в груди, потому что «Доктор кто» закончился.

Эрик до того разозлился, что даже закричал:

— Черт возьми, ты сравниваешь смерть моей матери с окончанием очередного сезона «Доктора кто»?

Чарльз закрыл уши руками, криков он не выносил.

— Эрик, пожалуйста, не кричи. Это меня пугает.

— Черт! Да ты настоящий кретин. Моя мать умерла, я больше её не увижу, а ты будешь смотреть этот треклятый сериал ещё много раз, потому что Би-Би-Си повторяет его чуть ли не по сто раз на год!

— Некричинекричинекричи.

Чарльз закрывал уши, и раскачивался, и всё повторял своё «не кричи». Эрик хотел его заткнуть, он спрыгнул вниз и накрыл рот Чарльза своей рукой. Вот же шуму они наделали, как их только не услышали отец с мачехой. Чарльз замычал, потом застонал и ударил Эрика. Даже не так, он только попытался ударить Эрика куда-то в живот и по лицу, но получалось только махать руками в темноте. Нелепая возня какая-то.

А потом вдруг стало тихо-тихо, Чарльз больше не мычал, не бился, а просто обмяк. Он быстро уснул и шумно сопел. Эрик ещё подумал, так сопят обиженные дети, а не спящие, хоть такое он видел только в кино.

Пришлось включить свет и осмотреть Чарльза. Такого Эрик ещё не видал, ну, чтобы вот так просто вырубались. Чарльз был в полном порядке, только весь подбородок обслюнявлен был. Вот же мерзость, наверняка и рука у Эрика вся в слюнях, а он и не заметил. Тогда он пошел в ванную, чтобы помыть руки и подумать о произошедшем. Спать теперь совсем не хотелось.

После смерти матери Эрик постоянно сдерживает эмоции, особенно перед отцом. Эдакая непроницаемая скала — не сломишь, не расшатаешь. Подавлять свои гнусные чувства не сложно и даже проще, чем показывать людям свою небольшую уязвимость, некую брешь.

А потом появляется этот олух Чарльз, который постоянно пытается выведать, что же там внутри Эрика Леншерра.

Эй, Эрик, тебе грустно из-за смерти мамы или же плевать, как и на всё остальное?

И Чарльз постоянно рассказывает, как у него что-то где-то болит, а потом ещё и поясняет словами своей дурацкой матери, что эта боль на самом деле значит. Честное слово, эмоции для Чарльза точно как боль, но вот окружающего мира он опасается куда больше. Будь то повышенная громкость на телевизоре, или мелкие изменения в расписании дня, или незнакомые люди, или желтый цвет.

Чарльз видит внешний мир, как Эрик свой внутренний. И так же до чертиков боится любых изменений.

Уже утром Эрик заметил, что Чарльз куда-то пропал. Он не спал в своей кровати, не смотрел ничего по телевизору и не читал книжки. Да и вообще, по своему расписанию, он должен сейчас только готовиться к завтраку.

Родители тоже нигде не могли найти Чарльза, даже все комнаты проверили. Шерон сказала, что он точно никуда не мог выйти, потому что листья во дворе желтые, а от желтого у него начинается истерика. И никто не спрашивал у Эрика, что произошло прошлой ночью, будто не слышали ничего. Может, действительно не слышали, не до этого им было.

Тогда Эрик стал искать места, где Чарльз мог спрятаться. Нашел он его почти сразу, внутри шкафа в их комнате. Чарльз спал сидя, поджав под себя ноги и опираясь спиной на боковые полки. Как он только умудрился здесь поместиться, а уж тем более уснуть? Эрик осторожно дотронулся до его плеча и сказал:

— Проснись.

Чарльз ударился коленкой о стенку шкафа, тихонько ойкнул, а потом наконец-то посмотрел на Эрика, и довольно не слабо толкнул его, чтобы убежать. Эрик аж рот открыл от такого чумового действия, и поздновато услышал топот на лестнице.

Когда Эрик спустился, то Чарльз уже сидел на диване в гостиной и рассказывал события прошлой ночи. Эрик поклясться мог, что тот просто слово в слово говорил, а это просто поражающе. А потом Чарльз закрыл глаза руками и начал махать головой.

Шерон злилась, у неё даже шея покраснела пятнами, и ужасно дрожали руки. Но отец совсем не выглядел злым, казалось, что ему скорее грустно.

Эрик уже готовился выслушивать осуждающий треп этих двоих, но Шерон вдруг прикрыла лицо руками и сказала:

— Боже мой, мне очень жаль.

— Шерон, я всё понимаю, — ответил отец. — Может, стоит назначить сеанс?

— Ему опять выпишут какие-нибудь таблетки, от этих психиатров никакой помощи, — сказала она.

Отец положил руки ей на плечи, некий успокаивающий жест, но Эрика от вида этой парочки чуть не вырвало. И тогда он вернулся в комнату, и чуть было сам не залез в тот чертов шкаф, на место Чарльза.

***

А потом Эрик спал в комнате один, потому что Чарльз его до того боялся, что ночевал с родителями и даже не мог находиться с ним в одной комнате. Стоило Эрику появиться на кухне в одно время с Чарльзом, как тот уходил. Никто даже не обращал на это внимание, только говорили, мол, Чарльзу нужно немного времени.

Так получилось, что Эрик совершенно случайно услышал разговор Чарльза и его домашнего учителя (его звали Генрих или что-то типа того). Эрик, конечно, не собирался слушать всякую ерунду из программы для второго курса старшей школы, но учитель говорил совсем не об этом.

Они сидели в столовой, их урок явно затянулся — обычно они заканчивали до возвращения Эрика. Чарльз бурчал что-то себе под нос, почти и не разобрать. Зато учитель говорил чётче:

— Некоторые люди испытывают сильные эмоции, когда ты говоришь с ними о чём-то важном.

— Изменения в режиме дня тоже важны для меня, — Чарльз почти что возмутился.

— А что если бы твоей мамы не было?

— Но она есть.

Этот учитель задумчиво почесал нос, а потом опять заговорил:

— Ты бы отключился, если бы её вдруг не стало?

— Я не знаю. Но мне было бы не так комфортно.

— Более некомфортно, чем без расписания?

— Да, — опять тихо сказал Чарльз.

— Тогда представь, как некомфортно Эрику.

— Я не могу. Я думал, что грусть есть грусть, и не имеет значения от чего она.

Чарльз точно ненормальный, Эрик такой ерунды отродясь не слышал. Теперь уж точно слушать их не хотелось, хотя до этого как вкопанный стоял.

— Когда тебе грустно, — сказал учитель, — то не всегда болит сердце.

— Да. Иногда меня тошнит и болит голова.

— Это как разные виды грусти. Иногда тебе отчего-то немного печально, а иногда…

— Я вешаю нос?

— Эрик не хотел свой нос вешать, поэтому он разозлился и начал кричать.

— Я не выношу крик.

— Знаю, Чарльз. Может, Эрик не выносит грустить? А твои слова опечалили его.

— Я понимаю. Это как мои истерики или отключения.

— У него свои способы защититься от «перегрузки».

Чарльз улыбнулся своим коленям и почти радостно сказал:

— Я люблю, когда ты сравниваешь меня с компьютером.

— Чарльз, могу ли я растрепать твои волосы?

— Это потому что я всё понял?

— Да.

— Ладно.

И учитель запустил пятерню в густые волосы Чарльза, растрепал их, а потом ещё долго пытался вернуть им прежний вид. Чарльзу, похоже, даже нравилось. И этот момент был волшебным. Эрик почувствовал себя лишним, не место ему в этой волшебной сцене. Так что Эрик как можно тише поднялся в свою комнату, чтобы ничего не нарушить.

Через несколько дней отец спросил у Эрика, что он знает об аутизме. Эрик ответил, что совершенно ничего (господи, да он даже забыл, что это значит). И говорить об этом ему совсем не хотелось. Но отец не хотел оставлять разговор не законченным, и кое-что рассказал ему о проблемах Чарльза и его взаимодействии с внешним миром, а потом и почему он такой чудной, и говорит всякие нелепые вещи, и почему боится шума, и желтого цвета, и незнакомых людей. Эрик понял, что он ещё тот дурак, ведь зря не расспросил Шерон ещё тогда. Но ведь он осуждал себя только за то, что просто вышел с ней поговорить.

Отец долго так сидел с ним, а потом ещё и о матери заговорил. Уж о ней Эрику совершенно точно говорить не хотелось. И он сказал, что больше не злится на него, Чарльза и Шерон. Честное слово, Эрик никогда и не злился на них. Он просто стыдился того, что сможет чувствовать себя счастливым без матери.

А потом пошла череда статей из интернета об аутизме или синдроме Аспергера. Эрик трижды проклял себя за глупое поведение и полное непонимание Чарльза. Впрочем, ни одна статья или даже тысячи статей не научат его понимать Чарльза, точно как и тысячи уроков его учителя не помогут Чарльзу полностью понять других людей.

Чарльз заговорил с ним нескоро: то ли боялся, то ли готовился к агрессии и чему-то там ещё. Эрик черкал в тетрадке и параллельно лазил в интернете, когда услышал чьи-то тихие шаги сзади. Но он не оборачивался, просто ждал. Ей-богу, будто бы спугнуть боялся. Чарльз стоял рядом со стулом и смотрел в эрикову тетрадь. И это ничуть не раздражало.

— Я не знаю, что ты чувствуешь, — тихо сказал Чарльз. — Мне сложно понимать других людей.

Эрик обернулся к нему, но Чарльз избегал контакта глазами.

— Но ты можешь мне помочь, если хочешь, — продолжил Чарльз. — Ты хочешь мне помочь?

И Эрик ответил:

— Да.

— Мистер Маккой, мой домашний учитель, когда-то нарисовал картинку. Это был круг, обозначающий человеческое лицо, с двумя точками, которые обозначали глаза, и полоской, которая обозначала губы с опущенными уголками. Он сказал, что такое выражение лица бывает у тех, кто грустит.

Чарльз протянул Эрику листочек, и там действительно была изображена грустная рожица.

— А потом он нарисовал лицо-круг, с глазами-точками, но вместо опущенных уголков губ он нарисовал приподнятые. И это означало радость.

Чарльз протянул Эрику другой листочек, уже с улыбающейся рожицей.

— Если я говорю то, что заставляет тебя грустить, ты можешь показать мне грусть и я перестану об этом говорить. Потому что я не всегда слушаю людей. Это одна из моих проблем, но я учусь.

Эрик улыбнулся и показал тот листочек, на котором была нарисована радость.

@темы: Тексты, Slash is All Around, Mutants Actually